Васисуалий Лоханкин – сатирический герой И. Ильфа и Е. Петрова:
«Ровно в шестнадцать часов сорок минут Васисуалий Лоханкин объявил голодовку.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира, лицом к выпуклой диванной спинке. Лежал он в подтяжках и зелёных носках, которые в Черноморске называют также карпетками. Поголодав минут двадцать в таком положении, Лоханкин застонал, перевернулся на другой бок и посмотрел на жену. При этом зелёные карпетки описали в воздухе небольшую дугу. Жена бросала в крашеный дорожный мешок своё добро: фигурные флаконы, резиновый валик для массажа, два платья с хвостами и одно старое без хвоста, фетровый кивер со стеклянным полумесяцем, медные патроны с губной помадой и трикотажные рейтузы.
Варвара! - сказал Лоханкин в нос. Жена молчала, громко дыша. - Варвара! - повторил он. - Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукову?
- Да, - ответила жена. - Я ухожу. Так надо.
- Но почему же, почему? - сказал Лоханкин с коровьей страстностью. Его и без того крупные ноздри горестно раздулись. Задрожала фараонская бородка.
- Потому что я его люблю.
- А я как же?
- Васисуалий! Я ещё вчера поставила тебя в известность. Я тебя больше не люблю.
- Но я же тебя люблю, Варвара!
- Это твоё частное дело, Васисуалий. Я ухожу к Птибурдукову. Так надо.
- Нет! - воскликнул Лоханкин. - Так не надо! Не может один человек уйти, если другой его любит!
- Может, - раздражённо сказала Варвара, глядясь в карманное зеркальце. - И вообще перестань дурить, Васисуалий.
- В таком случае я продолжаю голодовку! - закричал несчастный муж. - Я буду голодать до тех пор, покуда ты не вернешься. День. Неделю. Год буду голодать! Лоханкин снова перевернулся и уткнул толстый нос в скользкую холодную клеёнку. - Так вот и буду лежать в подтяжках, - донеслось с дивана, - пока не умру. И во всём будешь виновата ты с инженером Птибурдуковым.
Жена подумала, надела на белое невыпеченное плечо свалившуюся бретельку и вдруг заголосила: - Ты не смеешь так говорить о Птибурдукове! Он выше тебя!
Этого Лоханкин не снёс. Он дернулся, словно электрический разряд пробил его во всю длину, от подтяжек до зелёных карпеток.
- Ты самка, Варвара, - тягуче заныл он. - Ты публичная девка!
- Васисуалий, ты дурак! - спокойно ответила жена.
- Волчица ты, - продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. - Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня. К Птибурдукову от меня уходишь. К ничтожному Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты от меня уходишь! Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица старая и мерзкая притом! Упиваясь своим горем, Лоханкин даже не замечал, что говорит пятистопным ямбом, хотя никогда стихов не писал и не любил их читать.
- Васисуалий! Перестань паясничать, - сказала волчица, застегивая мешок. - Посмотри, на кого ты похож. Хоть бы умылся. Я ухожу. Прощай, Васисуалий! Твою хлебную карточку я оставляю на столе.
И Варвара, подхватив мешок, пошла к двери. Увидев, что заклинания не помогли, Лоханкин живо вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: «Спасите!» порвал карточку. Варвара испугалась. Ей представился муж, иссохший от голода, с затихшими пульсами и холодными конечностями.
Что ты сделал? - сказала она.
- Ты не смеешь голодать!
- Буду! - упрямо заявил Лоханкин.
- Это глупо, Васисуалий. Это бунт индивидуальности.
- И этим я горжусь, - ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. - Ты недооцениваешь значения индивидуальности и вообще интеллигенции. […]
Ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду с множеством недостатков y Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба. Сам Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: «Васисуалий Лоханкин и его значение», «Лоханкин и трагедия русского Либерализма», «Лоханкин и его роль в русской революции». Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате в фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там дивные образцы переплётного искусства: Большая медицинская энциклопедия, «Жизнь животных», пудовый том «Мужчина и женщина», а также «Земля и люди» Элизе Реклю.
«Рядом с этой сокровищницей мысли, - неторопливо думал Васисуалий, - делаешься чище, как-то духовно растёшь». Придя к такому заключению, он радостно вздыхал, вытаскивал из-под шкафа «Родину» за 1899 год в переплёте цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо-бурской войны, объявление неизвестной дамы, под названием: «Вот как я увеличила свой бюст на шесть дюймов» - и прочие интересные штучки.
С уходом Варвары исчезла бы и материальная база, на которой покоилось благополучие достойнейшего представителя мыслящего человечества. […]
Но было уже поздно. Напрасно хныкал Васисуалий о любви и голодной смерти. Варвара ушла навсегда, волоча за собой дорожный мешок с цветными рейтузами, фетровой шляпой, фигурными флаконами и прочими предметами дамского обихода.
И в жизни Васисуалия Андреевича наступил период мучительных дум и моральных страданий. Есть люди, которые не умеют страдать, как-то не выходит. А если уж и страдают, то стараются проделать это как можно быстрее и незаметнее для окружающих. Лоханкин же страдал открыто, величаво, он хлестал своё горе чайными стаканами, он упивался им. Великая скорбь давала ему возможность лишний раз поразмыслить о значении русской интеллигенции, а равно о трагедии русского либерализма.
«А может быть, так надо, - думал он, - может быть, это искупление, и я выйду из него очищенным? Не такова ли судьба всех стоящих выше толпы людей с тонкой конституцией? Галилей , Милюков , А. Ф. Кони . Да, да, Варвара права, так надо!»
Душевная депрессия не помешала ему, однако, дать в газету объявление о сдаче внаём второй комнаты. «Это всё-таки материально поддержит меня на первых порах», - решил Васисуалий. И снова погрузился в туманные соображения о страданиях плоти и значении души как источника прекрасного».
Ильф И., Петров Е., Золотой телёнок / Собрание сочинений в 5-ти томах, Том 2, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1961 г., с. 139-147.
И, натянув прохладные белые брюки, великий комбинатор отправился по указанному в объявлении адресу.
Глава XIII
Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции
Ровно в шестнадцать часов сорок минут Васисуалий Лоханкин объявил голодовку.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира, лицом к выпуклой диванной спинке. Лежал он в подтяжках и зеленых носках, которые в Черноморске называют также карпетками.
Поголодав минут двадцать в таком положении, Лоханкин застонал, перевернулся на другой бок и посмотрел на жену. При этом зеленые карпетки описали в воздухе небольшую дугу. Жена бросала в крашеный дорожный мешок свое добро: фигурные флаконы, резиновый валик для массажа, два платья с хвостами и одно старое без хвоста, фетровый кивер со стеклянным полумесяцем, медные патроны с губной помадой и трикотажные рейтузы.
Варвара! - сказал Лоханкин в нос. Жена молчала, громко дыша.
Варвара! - повторил он. - Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукову?
Да, - ответила жена. - Я ухожу. Так надо.
Но почему же, почему? - сказал Лоханкин с коровьей страстностью.
Его и без того крупные ноздри горестно раздулись. Задрожала фараонская бородка.
Потому что я его люблю.
А я как же?
Васисуалий! Я еще вчера поставила тебя в известность. Я тебя больше не люблю.
Но я! Я же тебя люблю, Варвара!
Это твое частное дело, Васисуалий. Я ухожу к Птибурдукову. Так надо.
Нет! - воскликнул Лоханкин. - Так не надо! Не может один человек уйти, если другой его любит!
Может, - раздраженно сказала Варвара, глядясь в карманное зеркальце. - И вообще перестань дурить, Васисуалий.
В таком случае я продолжаю голодовку! - закричал несчастный муж. - Я буду голодать до тех пор, покуда ты не вернешься. День. Неделю. Год буду голодать!
Лоханкин снова перевернулся и уткнул толстый нос в скользкую холодную клеенку.
Так вот и буду лежать в подтяжках, - донеслось с дивана, - пока не умру. И во всем будешь виновата ты с инженером Птибурдуковым.
Жена подумала, надела на белое невыпеченное плечо свалившуюся бретельку и вдруг заголосила:
Ты не смеешь так говорить о Птибурдукове! Он выше тебя!
Этого Лоханкин не снес. Он дернулся, словно электрический разряд пробил его во всю длину, от подтяжек до зеленых карпеток.
Ты самка, Варвара, - тягуче заныл он. - Ты публичная девка!
Васисуалий, ты дурак! - спокойно ответила жена.
Волчица ты, - продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. - Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня. К Птибурдукову от меня уходишь. К ничтожному Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты от меня уходишь! Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица старая и мерзкая притом!
Упиваясь своим горем, Лоханкин даже не замечал, что говорит пятистопным ямбом, хотя никогда стихов не писал и не любил их читать.
Васисуалий! Перестань паясничать, - сказала волчица, застегивая мешок. - Посмотри, на кого ты похож. Хоть бы умылся. Я ухожу. Прощай, Васисуалий! Твою хлебную карточку я оставляю на столе.
И Варвара, подхватив мешок, пошла к двери. Увидев, что заклинания не помогли, Лоханкин живо вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: «Спасите!» - порвал карточку. Варвара испугалась. Ей представился муж, иссохший от голода, с затихшими пульсами и холодными конечностями.
Что ты сделал? - сказала она. - Ты не смеешь голодать!
Буду! - упрямо заявил Лоханкин.
Это глупо, Васисуалий. Это бунт индивидуальности.
И этим я горжусь, - ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. - Ты недооцениваешь значения индивидуальности и вообще интеллигенции.
Но ведь общественность тебя осудит.
Пусть осудит, - решительно сказал Васисуалий и снова повалился на диван.
Варвара молча швырнула мешок на пол, поспешно стащила с головы соломенный капор и, бормоча: «взбесившийся самец», «тиран», «собственник», торопливо сделала бутерброд с баклажанной икрой.
Ешь! - сказала она, поднося пищу к пунцовым губам мужа. - Слышишь, Лоханкин? Ешь сейчас же. Ну!
Оставь меня, - сказал он, отводя руку жены. Пользуясь тем, что рот голодающего на мгновение открылся, Варвара ловко впихнула бутерброд в отверстие, образовавшееся между фараонской бородкой и подбритыми московскими усиками. Но голодающий сильным ударом языка вытолкнул пищу наружу.
Ешь, негодяй! - в отчаянии крикнула Варвара, тыча бутербродом. - Интеллигент!
Но Лоханкин отводил лицо и отрицательно мычал. Через несколько минут разгоряченная, вымазанная зеленой икрой Варвара отступила. Она села на свой мешок и заплакала ледяными слезами.
Лоханкин смахнул с бороды затесавшиеся туда крошки, бросил на жену осторожный, косой взгляд и затих на своем диване. Ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду с множеством недостатков y Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба. Сам Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: «Васисуалий Лоханкин и его значение», «Лоханкин и трагедия русского Либерализма», «Лоханки и его роль в русской революции». Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате» фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там дивные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, «Жизнь животных», пудовый том «Мужчина и женщина», а также «Земля и люди» Элизе Реклю.
То, что «Золотой теленок» является по жанру литературной пародией - это общеизвестно. Вернее собрание литературных пародий, весьма условно объединенных общей сюжетной линией. Известно это не из школьного курса литературы, естественно. Там изучает Фадеева. Так что этих профанаторов таблицы умножения брезгливо трогать не будем и вернемся теме русской словесности.
«Инда взопрели озимые, рассупонилось красно солнышко, расталдыкнуло лучи свои по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился». Уже забыты убогие почвенники, которые здесь пародируются, а пародия на них живет своей литературной жизнью.
«Старый ребусник Синицкий зря жег электричество, сочиняя для журнала „Водопроводное дело“ загадочную картинку». И дальше пародия на популярные тогда ребусы, в которых нужно было угадать тексты советских плакатов (часто украденные у каких-нибудь эсеров).
«Полыхаев лежал в постели с Серной Михайловной» - пародия на внедряемые тогда «революционные» имена, в результате которых рождалась какая-нибудь Октябрина Татаринова-Евреинова, некоторые из которых живы по сию пору.
«Служил Гаврила бюрократом, Гаврила бюрократом был!». Пушкинская Гаврилиада была тоже литературной пародией. Только пародировался в ней не Ветхий, а Новый Завет. Ну и Пушкин не был бы Александром Сергеевичем, если бы не придал библейскому сюжету характера сугубо эротического:
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье…
Почитайте пушкинскую Гаврилиаду, кто не читал. Декамерон меркнет. Да и слог у Пушкина диво как хорош. Но это кстати. Сейчас несколько о другом.
Об эпопее Васисуалия Лоханкина как пародии на Ветхий Завет. Собственно, и само название книги «Золотой теленок» - это прямая ссылка на Ветхий Завет.
В термине «Золотой телец», так это обозначается в каноническом переводе Библии на русский язык, имеется в виду поклонение идолу, «тельцу» - то есть поклонение предмету имеющему «тело», другими словами материальную форму. А не Богу. Авторы канонического перевода хотели подчеркнуть и осудить именно идолопоклонство. «Телец» здесь имеет значение именно идол. В оригинале же Ветхого Завета упоминается именно;;;; ;;; - в буквальном переводе именно «Золотой теленок».
Да и шутки Остапа Бендера - это явно шутки человека, который учился как минимум в хедере. «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень», - говорит Иисус и фарисеям, приведшим к нему блудницу. И он говорит это им вовсе не потому, что считает фарисеев пролетариями, в руках которых оружие пролетариата, то есть булыжник, был бы так уместен. Просто каждый народ имеет свой излюбленный метод казни. Это может быть, к примеру, гильотина, электрический стул, расстрел, ну и так далее.
У евреев таким национальным видом казни является побивание камнями. А у римлян, к примеру, распятие. Когда Остап Бендер вслед за Христом говорит: «Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень!», они имеют в виду именно этот способ казни...
Теперь я пошел по главе 13 романа «Золотой теленок» которая называется «Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции» которая начинается словами «Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира». «Отвернувшись от всего мира» звучит явно по-библейски, уверен, что это прямое цитирование, но искать лень откуда.
«Его и без того крупные ноздри горестно зашевелились. Задрожала фараонская бородка». Это о Лоханкине, а не из переживаний фараона во времена казней египетских. Или все-таки о фараоне?
«Жена подумала, вздела на белое невыпеченное плечо свалившуюся бретельку и вдруг заголосила». По стилистике явная Библия. Песнь песней какая-нибудь. «белое невыпеченное плечо» звучит как явный перевод с идиш. Непревзойденным мастером этого приема, прямым переводом с идиша, является, конечно, Бабель с его «Одесскими рассказами». Для Ильфа и Петрова это как раз не характерно. Но здесь, в ветхозаветном повествовании о Лоханкине это очень уместно.
«Упиваясь своим горем, Лоханкин даже не замечал, что говорит пятистопным ямбом, хотя никогда стихов не писал и не любил их читать». Стоп! Именно так читаются в синагоге недельная глава Торы.
«У Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба». «Большая белая грудь» чрезвычайно идишевская фраза. У красивой невесты всегда большая белая грудь. Эту фразу я слышал от бабушки по-русски и на идиш неоднократно. По-русски она говорила очень сочно, хотя писать-читать на этом языке не умела.
«- Птибурдуков, тебя я презираю, - заныл он. - Жены моей касаться ты не смей, ты хам, Птибурдуков, мерзавец! Куда жену уводишь от меня?..». «Жены моей касаться ты не смей», - явная Библия, судя по стилистике.
Библия вообще очень насыщена северокорейским пафосом и названиями пересохших рек. Описывая при этом события как правило сугубо бытового характера. Фраза «Вступая в половую связь торжественно клянусь…» для этого литературного произведения чрезвычайно характерна. Да сама фабула расставания с Варварой явно навеяна…
А вот содержания фразы «Уйди, уйди, тебя я ненавижу, – продолжал Васисуалий, раскачиваясь, как старый еврей на молитве, – ты гнида жалкая и мерзкая притом!» я, признаться не понял. Больше часа я стоял возле Стены Плача, наблюдая за тем, как евреи раскачиваются во время молитвы. Все раскачивались одинаково: молодые и старые, худые и полные, спортивные и не очень. В чем заключается тайна раскачивания во время молитвы именно старого еврея - я так и не понял. А жаль.
... Ровно в шестнадцать часов сорок минут Васисуалий Лоханкин объявил бойкот.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего западного мира, лицом к выпуклой диванной спинке. По бойкотиовав минут двадцать в таком положении, Лоханкин застонал, перевернулся на другой бок и посмотрел на Европу. Европа бросала в крашеный дорожный мешок свое добро: методички по наблюдению за выборами, три антикризисные программы и одно приглашение на саммит Восточного партнёрства на две персоны.
Европа! - сказал Лоханкин в нос. Та молчала, громко дыша.
Еэс! - повторил он. -- Неужели ты в самом деле уходишь от меня к этому официальному Минску?
Да, -- ответила Европа. -- Я ухожу. Так надо.
Но почему же, почему? - сказал Лоханкин с коровьей страстностью. Его и без того крупные ноздри горестно раздулись. - А я как же?
Васисуалий! Я еще вчера поставила тебя в известность. Я тебя больше не люблю, в тебя не верю.
Но я. Я же чту европейские ценности!
Это твое частное неполитическое дело, Васисуалий. Я ухожу. Так надо. И вообще перестань дурить, Васисуалий.
В таком случае я продолжаю бойкот! - закричал несчастный -- Я буду бойкотировать до тех пор, покуда ты не вернешься. День. Неделю. Год буду! До президентских выборов!
Лоханкин снова перевернулся и уткнул нос в скользкую холодную клеенку. - Ты работаешь на спецслужбы, Европа, -- тягуче заныл он. -- Ты поддерживаешь этот режим!
Васисуалий, ты дурак! -- спокойно ответила Европа.
Волчица ты, -- продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. -- Тебя я презираю. К последней диктатуре уходишь от меня. Ты авторитаризма похоти предаться хочешь с ним!
Васисуалий! Перестань паясничать, - сказала волчица, застегивая мешок. -- Посмотри, на кого ты похож. Я ухожу. Прощай, Васисуалий! Да, твой годовой шенген я оставляю на столе.
И Европа пошла к двери. Увидев, что заклинания не помогли, Лоханкин живо вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: "Спасите!"--порвал шенген. Европа испугалась. Ей представился Васисуалий, отлучённый от Вильнюсов и Варшав, с затихшими пульсами и холодными конечностями.
Что ты сделал? - сказала она. - Ты не смеешь так бойкотировать!
Буду! -- упрямо заявил Лоханкин.
Это глупо, Васисуалий. Это бунт индивидуальности.
И этим я горжусь, -- ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. - Ты недооцениваешь значения индивидуальности и вообще интеллигенции.
Но ведь мировая общественность тебя осудит.
Пусть осудит, - решительно сказал Васисуалий и снова повалился на диван.
Европа молча швырнула мешок на пол и, бормоча: "тиран", "собственник", торопливо поставила в паспорт еще один шенген. Протянула паспорт Васисуалию.
Оставь меня, -- сказал Лоханкин, отводя руку.
Выезжай прямо в этот уик энд! - в отчаянии крикнула Европа, тыча шенгеном. - В Вильнюсе прекрасная погода!
Но Лоханкин отводил лицо и отрицательно мычал. Через несколько минут разгоряченная Европа отступила. Она села на свой мешок и заплакала ледяными слезами.
Лоханкин бросил на Европу осторожный, косой взгляд и затих на своем диване. Ему очень не хотелось расставаться с Вильнюсом. Наряду с множеством недостатков y Европы были два существенных достижения: акрополисы и конференции. Сам Васисуалий никогда не работал. Он боролся. Прочее помешало бы ему думать о значении интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: "Васисуалий Лоханкин и его значение", "Лоханкин и трагедия Либерализма", "Лоханки и его роль в сетевой революции". Обо всем этом было легко и покойно думать в фейсбуках и прочих интернетах.
Подолгу зависал Васисуалий на форумах, кликая мышкой по сайтам. "Рядом с этой сокровищницей мысли, -- неторопливо думал Васисуалий, - делаешься чище, как-то духовно растешь".
С уходом Европы исчезла бы и материальная база, на которой покоилось благополучие достойнейшего представителя мыслящего человечества.
Европа снова схватила со стола шенген и подступила к бойкотирующему парламентские выборы и акрополисы. Лоханкин защищался с таким отчаянием, словно бы его собирались записать в говори правду.
На другой день, бойкотирующему стало хуже.
Вот уже и рези в политической позиции начались, -- сообщил он удовлетворенно, - а там цынга на почве недошоппинга и недотренинга по стратегии Восточного партнерства. Ему было очень жалко себя. Европа почувствовала к нему жалость.
"Из-за меня страдает, -- размышляла она с гордостью, -- какая все-таки страсть к демократическим ценностям. Способен ли Минск на такое высокое чувство?" И даже один раз она назвала Васисуалия "бедненьким".
Ночью Европе приснился страшный сон. Иссохший от высокого чувства Васисуалий идёт на парламентские выборы и… выигрывает их.
Европа проснулась в поту. Клеенчатый диван был пуст. Она повела очами и увидела Васисуалия. Он стоял на границе, в очереди на въезд в Беларусь со стороны Литвы.
Лоханкин! - сказала она ужасным голосом. От испуга бойкотирующий едва ни направился в красный коридор.
Она молча и быстро одевалась.
Европа! -- сказал Лоханкин в нос. -- Неужели ты, в самом деле, уходишь от меня?
Ответа не было….
Внешность и характер
Имя и фамилия персонажа впервые появились в «Необыкновенных историях жителей города Колоколамска », написанных Ильфом и Петровым в 1928 году. В них герой одной из новелл - гробовщик Васисуалий Лоханкин, двигаясь по Малой Бывшей улице, рассказывает всем согражданам о грядущем потопе и конце света . Из этого же произведения на страницы «Золотого телёнка» переместилось и название коммунальной квартиры , в которой проживает Васисуалий, - «Воронья слободка» .
О внешности Лоханкина авторы романа упоминают коротко: это мужчина с крупными ноздрями и фараонской бородкой . По замечанию литературоведа Юрия Щеглова , в 1920-х годах «стилизованная заострённая или в виде бруска бородка» была атрибутом «старорежимных интеллигентов»; образ господина, который сохранил в себе черты дореволюционного времени, считался завершённым, если к нему добавлялись пенсне и портфель . Знакомство с персонажем начинается в тот момент, когда он, лёжа на диване, объявляет голодовку в знак протеста против ухода жены Варвары к инженеру Птибурдукову. Здесь, по мнению исследователей, обнаруживается перекличка как с реальными событиями (об отказе от приёма пищи ответственных работников, лишившихся должностей, рассказывалось в одном из фельетонов «Правды » в 1929 году), так и с литературными «историями» (стихотворение Саши Чёрного «Интеллигент» начинается строчками «Повернувшись спиной к обманувшей надежде / И беспомощно свесив усталый язык…» ) .
Варвара реагирует на голодовку мужа фразами о том, что Васисуалий - «подлый собственник, крепостник »; в её репликах просматривается популярный в ту пору взгляд на семью как на «устарелый, реакционный институт», в котором необходимо изживать ревность и иные «буржуазные условности» . Авторская ирония по отношению к этой ситуации связана с тем, что голодающий Лоханкин - притворщик: ночью он втайне от жены опустошает буфет с хранящимися там консервами и борщом .
«Васисуалий Лоханкин, голодая, потрясает жену своей жертвенностью, но неожиданно она застает его тайком пожирающего холодный борщ с мясом; он непрерывно думает о судьбах русской интеллигенции, к каковой причисляет себя, но систематически забывает тушить свет в местах общего пользования… Читая эти сцены, видишь, сколько забавных столкновений и неожиданностей в «ильфо-петровском юморе», как парадоксально смешиваются здесь высокое и низкое, претензия на трагедию, разрешающаяся столь комически» .
Пятистопный ямб Васисуалия Лоханкина
Уход Варвары неожиданно выявляет в Васисуалии склонность к декламации : он начинает изъясняться пятистопным ямбом. Подобное речевое переключение является, по утверждению исследователей, «едва ли не уникальным случаем в русской литературе», особенно если учесть, что Лоханкин не цитирует чужие строки, а спонтанно создаёт собственные тексты . В них присутствуют элементы драмы и поэзии XIX столетия - в частности, заметна пародийная отсылка к произведениям Александра Сергеевича Пушкина , Алексея Константиновича Толстого , Льва Александровича Мея и других авторов. Всего, по подсчётам исследователей, на страницах романа Лоханкиным произнесено около тридцати коротких белых стихов .
Так вот к кому ты от меня уходишь! →
Уйди, уйди, тебя я ненавижу… →
Не инженер ты - хам, мерзавец, сволочь, / ползучий гад и сутенёр притом! →
Я обладать хочу тобой, Варвара! →
Он, он, жену укравший у меня! →Так вот зачем тринадцать лет мне сряду… («Песнь о вещем Олеге »)
Змея, змея! недаром я дрожал. («Борис Годунов»)
Мошенник, негодяй, бездельник, плут, дурак! («Сирано де Бержерак »)
Садися здесь и выслушай, Бомелий! («Царская невеста»)
Вот он, злодей! - раздался общий вопль. («Борис Годунов»)
Литературная перекличка
Для Васисуалия расставание с женой драматично ещё и потому, что сам он нигде не работает: «С уходом Варвары исчезла бы материальная база, на которой покоилось благополучие достойнейшего представителя мыслящего человечества». Подобная тема - «мнимый гений, живущий за счёт близких» - развивается во многих произведениях; исследователи обнаруживают определённую близость Лоханкина и Фомы Опискина из повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели »; в этот же ряд входят профессор Серебряков из чеховского «Дяди Вани » и Подсекальников из пьесы Эрдмана «Самоубийца ». Свидетельством «литературного родства» героя «Золотого телёнка» и одного из персонажей романа Достоевского «Бесы » является их «претензия на особую чувствительность», которая проявляется в угрозах: «Уйду пешком, чтоб кончить жизнь у купца гувернёром» (Степан Верховенский) - «Уйду я прочь и прокляну притом» (Васисуалий Лоханкин) .
Полемика вокруг образа Васисуалия Лоханкина
Образ Лоханкина не только вызвал весьма бурную литературную дискуссию, но и стал поводом к созданию версии о «социальном заказе», выполненном Ильфом и Петровым с помощью этого персонажа . Так, вдова поэта Осипа Мандельштама - Надежда Яковлевна - в книге воспоминаний, вышедшей в свет в 1970 году, писала, что в послереволюционном советском обществе к представителям интеллигенции были применимы эпитеты «мягкотелый, хилый»; отдельным писателям была дана идеологическая установка «подвергнуть их осмеянию». Это задание, по словам автора мемуаров, успешно выполнили создатели «Золотого телёнка», «поселившие „мягкотелых“ в „Воронью слободку“» .
Немало внимания уделил образу Васисуалия и литературовед Аркадий Белинков , который в своей работе «Сдача и гибель советского интеллигента», с одной стороны, признал «наличие громадного количества Лоханкиных в истории русской общественности» , с другой - противопоставил персонажу «Золотого телёнка» таких представителей интеллигенции, как Анна Ахматова , Марина Цветаева , Борис Пастернак , Осип Мандельштам , которые были «сложнее и разнообразней, чем тот, которого столь метко изобразили Ильф и Петров» .
«Странным образом критики, обидевшиеся за Лоханкина и не заметившие Кая Юлия Старохамского, не увидели, что в „Золотом телёнке“ действительно есть интересовавший их герой - интеллигент-одиночка и индивидуалист, критически относящийся к окружающему его миру. Это Остап Ибрагимович Бендер, главный герой романа… „Бунт индивидуальности“ Остапа Бендера несравненно серьёзнее мнимого „бунта“ Васисуалия Лоханкина - фигуры эти не только не сходны, но полярно противоположны» .
Экранизации
Несмотря на тщательно рассчитанный хронометраж и строго оговорённое количество дублей, плёнка закончилась прямо во время ключевой реплики Лоханкина-Евстигнеева. Данелия и Аббасов решили, что их кинематографический дебют не удался, однако зрители тепло приняли работу, а Михаил Ромм назвал «загубленную» сцену интересной авторской импровизацией .
Примечания
- , с. 15.
- , с. 56.
- , с. 57.
- , с. 469.
- , с. 468.
- , с. 484.
- , с. 139.
- , с. 470.
- , с. 471.
- , с. 471-473.
- Лурье Я. С. В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове . - СПб. : Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2005. - ISBN 5-94380-044-1 .
- , с. 479.
- , с. 474.
- Мандельштам Н. Я. Воспоминания. -
